Домашняя готика - Страница 22

Никто не смеется.

Оуэн теряет терпение:

– Что, никто «Шестое чувство» не смотрел?

Бубним, что смотрели.

– Эта баба в новостях – Бретерик. Ну, та, что пришила своего ребенка и покончила с собой, – предвестник несчастья. Особенно для Сэл, не так ли? Стремно-то как!

До чего же у него неприятный голос – будто ему постоянно нужно прочистить горло. Когда Оуэн говорит, слышно, как у него в горле что-то булькает, просто омерзительно.

– Тебя и впрямь ждет несчастье, если не научишься водить, – хихикает он. – Что ты устроила на улице сегодня?

Он оглядывается, приглашая остальных поглумиться надо мной. Как Пэм Сениор вчера, прилюдно разоравшаяся. Наверное, это Оуэн сигналил мне, пока я парковалась перед нашим зданием.

– Извини, – бормочу я. – Просто устала.

– Забудь! – Оуэн хлопает меня по спине. – На твоем месте я бы тоже был не в себе. Знаешь, согласно легенде, если твой двойник умирает, ты тоже умрешь.

– Правда? – Я вымученно улыбаюсь, демонстрируя, что мне его подколки по барабану. Но это не так. Они меня успокоили. Оуэн всегда так предсказуем. Эта чушь про двойников заставляет меня собраться. Ну и что с того, что Джеральдин Бретерик похожа на меня? Куча людей похожа на кучу других людей, и ничего плохого в этом нет.

Я отношусь с симпатией почти ко всем коллегам, но Оуэна Мэллиша искренне не перевариваю. Он мнит себя остроумцем, но все его шутки сводятся к откровенным издевкам. Однажды я позвонила в офис сообщить, что застряла в пробке примерно на час, а он рассмеялся и ответил: «Ага, пораньше-то выезжать надо, когда на дорогах пусто».

Оуэн моделирует осадочные породы, и, к сожалению, мне приходится с ним работать едва ли не над каждым проектом. Он создает компьютерные гидродинамические модели осадочных пород, а я не могу работать без них. Его программы могут рассчитать любое возможное изменение воды или шельфа, естественное или антропогенное, с любым видом осадка, от песка до густой грязи, с любым размером частиц. Меня бесконечно раздражает мысль, что без Оуэна и его программ моя работа была бы гораздо менее точной.

В данный момент мы с ним корпим над исследованием для «Гилсенен Лимитед» – корпорации, которая хочет построить большую охлаждающую установку в устье реки Калвер. Наша задача состоит в том, чтобы рассчитать возможные уровни загрязнения – в случае постройки станции.

Мы должны выдать итоговый отчет через две недели, а «Гилсенен» должны притвориться, что им вроде как есть дело, поскольку их имидж требует стремления защищать окружающую среду. Так что мне часто приходится обсуждать работу с Оуэном, слушать его булькающий голос, и я не могу выкинуть из головы, что у них с женой всего четыре месяца назад родился первенец, а два месяца назад Оуэн ушел к другой. Теперь он каждые выходные водит детей своей новой подружки в парк и даже хранит в бумажнике их фото, но никогда не упоминает о собственном сыне, у которого врожденный порок сердца.

– «Тем, кого это может касаться». – Оуэн смотрит на экран, где опять красуется мое письмо. Должно быть, случайно его развернула. – Что это? Завещание пишешь? Очень разумно. Что у тебя с лицом, кстати? Муж опять побил?

Хватаю мышку и пытаюсь закрыть файл. Хочу ли я сохранить изменения? Оуэн продолжает маячить за спиной, и в спешке я случайно щелкаю «нет».

Боже! Боже, помоги…

Открываю файл. Пожалуйста, пожалуйста…

Бога нет. Письмо не сохранилось. Черновик доклада про солончаки снова на месте. Оттолкнув Оуэна, выбегаю в коридор. Письмо, которое далось мне с таким трудом, уничтожено одним кликом мышки. Дерьмо! Отправила бы я его? Сомневаюсь, что хоть одно отделение полиции в мире хоть раз получало такое письмо, но мне все равно – каждое слово в нем было правдой, и, пока я его писала, мне было легче. Надо вернуться к компьютеру и написать заново, но сейчас я не готова.

Пытаюсь сконцентрироваться на неприязни к Оуэну, но думать могу только о красной «альфа ромео». В полицию я писала, чтобы отодвинуть эти мысли на задний план. Теперь, когда письмо пропало, от них не спрятаться.

Первый раз я заметила ее по дороге в детский сад. Машина почти все время ехала следом, а я как завороженная пялилась в зеркало заднего вида. Обычно в машине я накладываю макияж и завтракаю – единственный момент за все утро, когда можно причесаться, подушиться и съесть банан. Сегодня я чувствовала, что за мной следят, и не могла заставить себя заняться привычными делами.

Водителя «альфа ромео» я не видела, потому что солнце отражалось от лобового стекла. Конечно, я первым делом подумала на Пэм, но это не ее машина. У нее черный «рено». Я свернула налево, на Болксхэм-роуд, где находится детский сад, «альфа ромео» проехала прямо. Почувствовав облегчение, я даже посмеялась над собой, вынимая Джейка из детского сиденья, пока Зои ждала на тротуаре, помахивая своей розовой сумочкой с голубыми бабочками. Моя дочь одержима сумочками, из дому без сумочки она ни ногой. В сегодняшней лежат пятьдесят пенсов монетами по десять и двадцать пенсов, розовый пластиковый ключ от машины и браслет из разноцветных пластмассовых бусин.

– Никто за нами не следит. Глупая мама, – пробормотала я.

– А кто за нами следил? – Зои повертела головой и устремила на меня внимательный взгляд.

– Никто, – твердо ответила я. – Никто за нами не следил.

– Но ты думала, что следил, так про кого ты думала?

Я улыбнулась, гордая за логический склад ума своей дочери, но ничего не ответила.

Я оставила детей в саду и на выходе столкнулась с Антеей, менеджером садика, – ей за пятьдесят, но одевается она как подросток, в короткие топики и тугие джинсы, под которыми явственно угадываются стринги. Накручивая на указательный палец длинные мелированные волосы, она прочла мне нотацию. Четырежды за последние две недели я опаздывала забрать детей и забыла принести новую порцию подгузников для Джейка, так что девушкам пришлось использовать казенные запасы. И то и другое считается в саду ужасающим преступлением. Я извинилась, мысленно добавила «купить подгузники, покончить с опозданиями» в свой список и, матерясь сквозь зубы, побежала к машине.